Сюда сливаем статьи и интервью! Я первая! 
В глубинах последнего альбома Раммштайн таится история того, как группа, раздираемая внутренними противоречиями, победила собственных демонов и по новой научилась жить легко и весело. Мы присоединились к ним в Берлине, чтобы узреть редкий проблеск творческого сердца и души группы...
Комната с голыми стенами и лампочкой без плафона над залом для занятий каратэ. Шесть внушительных мужчин стоят вокруг, куря и разговаривая по мобильным. Они одеты как женщины - точнее, восточноберлинские женщины-полицейские - в униформы, высокие черные сапоги, с губной помадой и в париках. Сцена поначалу озадачивает. Через несколько секунд моя рука - в медвежьем рукопожатии наиболее мускулистого трансвестита. И только одна мысль бьется у меня в голове: “Боже мой, она же солистка в Раммштаин!” Что-то здесь не так... Потому что солист группы, Тиль Линдеманн, не только никогда не горел желанием встрeчаться с прессой, но также, до сегоднешнего дня, он выглядел весьма мужественно.
Однако, как и все, что Рамштайн делают, к фотосессии “Керранга” они тоже готовятся предельно серьезно: они хмурятся и потеют, натягивая колготки на волосатые ноги, поправляют парики и многократно проверяют в зеркале, как сидит униформа. И когда они прерываются на то, чтобы подправить мэйк-ап, выпить кофе, послать десяток СМС и выкурить сигарету, они корректируют друг другу манеру держаться. Это выглядит странно трогательно. Раммштайн, как вы видите, развлекается. Группа, раскаты индустриального рока которой вошли в поговорку (в этих краях, по крайней мере) за их вагнерианскую стену звука и ярость мятущихся душ, на сегодняшний день скорее походит на Монти Питон, чем на Металлику.
С другой стороны, это и странным образом уместно, учитывая, что их новый альбом “Reise, Reise” (“Путешествие, путешествие”) показывает, как они расширяют горизонты отвязным, мефистофелевским юмором, экстровертным взглядом на мир и наслаждением темной стороной жизни, на которое предыдущие их вещи только намекали. Припев “Mein Teil” – “Потому что ты то, что ты ешь” - об акте каннибализма, совершенном в позапрошлом году по взаимному согласию в Германии. В “Amerika” обоюдоострый выпад против всеобщего пугала. В “Moskau” мы видим, как восточногерманский секстет отыгрывается на бывшей советской столице. Все это выглядит так, как будто группа знает, что теперь они могут делать абсолютно, что душе угодно (что в голову взбредет).
Что вызывает вопрос: “Reise, Reise” не в коем случае не легкий альбом. Он также не менее интенсивный, чем предыдущие. Просто после напряженного, мрачного и клаустрофобского “Mutter” кажется, кто кто-то взял и распахнул ставни. Рамштайн теперь глядит наружу. Ясно, что что-то произошло. Что-то их изменило. Вопрос, что?
Проще задать этот вопрос, чем ответить на него. В прошлых интервью они часто говорили в общих чертах - я хочу знать детали. То, что следует, часто напоминает полицейские отчеты. Получается картинка - кулачных драк, терапии, группы друзей, которые всегда любили и вдохновляли друг друга и учились доверять друг другу - картинка проступает очень медленно и иногда болезненно.
Запись.
Вот Тилль Линдеманн, массивный солист Раммштайн. Обычно он грубый парень, а сейчас выглядит как тюремная матрона-регбистка. Он сидит, в юбке, расставив колени. Все знают, Тилль не дает интервью. Однако, вот он, все-таки здесь.
“Когда мы записывали наш прошлый альбом “Mutter”, мы много ссорились в студии”, - рычит он, его прокуренный и пропитый голос скользит из губ, напомаженных красной Шанелью No7. “Мы ссорились из-за того, что мы все время были под давлением. В группе есть свои трения, плюс всякие обязательства - записывающая компания вложила в нас деньги. Ну и конечно, третий альбом критически важный, именно по нему люди судят, выживет ли группа. Ну и это отражалось внутри группы”.
Итак, группа была сильно напряжена благодаря “Mutter”. Поэтические воззрения Тилля Линдеманна стали более личными. Но в сторону более личного сдвинулись и взгляды остальных. И вот они столкнулись. Что-то должно было уступить, поддаться.
“Под конец мы просто не могли нормально функционировать”, - говорит Тилль, прочищая горло. “Никто не хотел уступать. И в предельной демократии, каковой является наша группа, так работать невозможно. Должна была случиться катастрофа. И она случилась”.
Клик-клик.
Запускается новая пленка. Кристоф Шнайдер наклоняется вперед, представляется. Барабанщик выглядит (и говорит) как добрая школьная учительница домашнего хозяйства для девочек, хотя и одетая как ГДРовский следователь.
“Все сошлось на “Mutter”, - вздыхает он. “Эта песня только Тилля. Очень личная песня. Впервые мы решили, что мы не хотим в этом участвовать. Все члены группы должны как бы подписаться под текстом песни, ассоциироваться с ней... и я не хотел пойти на это”.
И что произошло?
“Мы страшно поругались и не встречались несколько месяцев... И, да, кто-то заявлял что-то вроде “я не хочу больше этим заниматься”. До того, чтобы мы решили, что все кончилось, не дошло. Но это было поворотным моментом, когда мы реорганизовались”.
Итак, поворотная точка. Ответный удар.
Если послушать членов группы по отдельности, услышишь очень разные версии того, что там у них случилось. Кто-то и они не говорят, кто именно созвал кризисную встречу. Или не было никакой встречи. Дошли до рукоприкладства - говорит один. Совсем даже и не ссорились - говорит другой. Они все взяли отпуск от Раммштайн, чтобы подумать о своем будущем в группе. Никто не брал никакого отпуска. Они все были одинаково виноваты. Некоторые были более виноваты, чем другие. Но это не намеренное искажение, как ни странно - они честны. У тебя скалдывается впечатление, что каждый из них абсолютно искренен в том, как он помнит ситуацию.
Как свидетели происшествия, они все вспоминают разные вещи. Если ответы проиворечат друг другу, это оттого, что они отказываются увиливать и приспосабливать свои слова для твоего удобства, чтобы у тебя получился рассказ.
Их правда - это их правда. Как по-раммштайновски!
На чем все они сходятся, это на том, что когда они разъехались, они смогли сделать то, что удается очень немногим группам - выйти из обоймы. Увидеть себя такими, какими их видели другие. “Вот именно”, - улыбается Шнайдер. “Дистанция помогла. Мы подумали о себе, о том, что у нас есть, и пришли к одному и тому же выводу - мы хотим, чтобы группа была живой, мы не хотим распасться из-за какой-то глупой ссоры или глупого эгоизма. Оно того не стоит”.
Но несмотря на то, что они согласились, что мир лучше, когда в нем есть Раммштайн, они поняли, что что-то должно измениться. И чем больше они говорили, тем яснее понимали, что наиболее творческие элементы в группе одновременно являются и потенциально наиболее разрушительными. Им стало ясно, что гитаристы должны обуздать остальных - может быть, и сами того не осознавая.
Play/Record. Rolling.
Говорит Рихард Круспе-Бернштайн, лидер-гитарист и сегодня в униформе и с косичками. Немецкий акцент с тяжелым американским произношением. Звучит как Ларс Ульрих. Курит не переставая.
Галантно выключает телефон, когда он звонит, что происходит часто. Потому что он хочет кое в чем признаться.
“Я был... не то что ослеплен, а помешан на своем видении. Я писал все песни на своем компьютере, потом приходил и говорил: “я считаю, что это должно быть так”. Но конечно же, создание песен Раммштайн - это естественный процесс. Но мне приспичивало, и потом я раздражался... Было типа: “мы должны это записать!” - и я на самом деле не осознавал, что старался все подмять под себя. Через какое-то время я понял, что у нас в группе проблемы”.
Как понял?
“Ну, у нас была долгая встреча, и мы об этом поговорили. Типа, не радует нас это больше”.
(Выдыхает дым. Пауза) “Я не помню в деталях”.
Как ты отнесся к тому, что они были против?
“Я на самом деле не понял. И расстроился. Типа: “Я тут работал, как вол, а вы меня во всем вините! Знаете что? Я все делал правильно!” Это было одной из причин того, что я уехал из страны. Мне нужно было уехать, я не был счастлив. Я себя чувствовал как будто я сделал все, что от меня зависело, чтобы группа была в порядке, и вот тебе спасибо. Я уехал в Нью-Йорк. И постепенно до меня дошло, что было не в порядке”.
Расскажи мне, что именно ты понял?
“Я понял, что иногда группа должна ошибаться. И в нашей группе особенно каждый должен участвовать в процессе. Потому что у нас нет лидера. Я понял, что иногда надо смириться с тем, что кто-то может ошибаться... и это нормально! И что я должен расслабляться и стараться не контролировать всё постоянно - и это действительно моя проблема!”
То, что ты сейчас говоришь, звучит совершенно как то, в чем мне Пауль незадолго до того признался.
(Выдыхает дым)
То есть, вы двое были этими парнями.
“Ага.”
Та же комната. Другой гитарист. 30 минут назад. Пауль Ландерс говорит в микрофон напротив меня. Худощавый, напоминает Брайана Молко, выглядит как
студент-дизайнер. Он в платье, но пока что без косметики.
Так что же ты делал неправильно?
Он смотрит мне в глаза. Грустно улыбается. Решается и начинает говорить.
“У меня есть проблема. Мне надо бы сходить ко врачу. Я никому не доверяю. Я не знаю почему. Должно быть, что-то в моем детстве... Но факт, что я не доверяю никому, кроме себя. И это не на пользу мне, и не на пользу такой группе, как Наша”.
Но ты это осознаешь. Ты с этим борешься?
“Конечно. Иначе они давно бы меня из группы вышвырнули”.
А, ты улыбаешься. А остальные участники группы тоже могут над этим смеяться?
“Не вполне. Они все еще страдают от меня...”
Пауза. Его грустная улыбка становится веселее.
“Но они осознают, что у всех есть маленькие пунктики. С течением времени начинаешь понимать, что у всех есть свои трудные черты характера, и со временем учишься ценить их. У них у всех есть свои недостатки, но они хорошие парни”.
Ну и что, теперь у вас есть список правил? “Reise, Reise” уже звучит так, как будто какие-то вещи в группе изменились.
“Да. Мы поняли, что важно, чтобы нам было хорошо. На этом альбоме каждый делал то, что его радует. Если хочешь идти репетировать - отлично, если нет - тоже хорошо. Это наш новый рецепт. Каждый в группе делает то, что ему нравится. Делай то, что тебе нравится - и люди это услышат”.
Олли. Бас. Раз-два. Работает .
Высоченный Оливер Ридель стеснительно улыбается. Без обычной бородки, с косметикой и в парике, скрывающем бритую голову он вылитая неуклюжая
девушка-подросток, ерзающая на стуле в течение интервью, напряженно скрестив руки на груди. Он смотрит на пол. Он грызет ногти. Он объясняет, как Раммштайн вернулся к нормальному состоянию.
“Раньше было как? Если у нас в 10 утра репетиция, ты должен там быть. Теперь
скорее - приходишь, если хочешь. Приходишь не из чувства долга, а тогда, когда чувствуешь, что тебе хочется выразить себя. И мы поняли, что это работает, и таким образом из этого что-то выросло. Новый уровень доверия”.
Больше свободы для тебя как для личности?
“Да”.
Рамштайн - коварная среда для индивидуальностей. Они заявляют о своей шестичастности, едином фронте. Их фотографии представляют их как нечто единое в рамках темы, армия завоевателей, прямиком сошедшая со страниц показательной книги социалистического плаката. Один за всех и все за одного. Ты когда-нибудь в этом сомневался?
“Ну, на первом альбоме мы даже не стали называть персоналии, просто представили себя как нечто единое. Так было вплоть до “Mutter”. Там мы подписались поименно. Уже там мы хотели стать индивидуумами. Теперь мы стали”.
Эта атмосфера свободы отражается в музыке?
“Конечно. Это было большим облегчением, потому что когда кто-то высказывал свои идеи, их оказывалось как раз достаточно. Раньше все время был прессинг - нужно больше, больше идей. Это, с одной стороны, хорошо, но иногда приходилось вымучивать идеи, которые тебе на самом деле не нравились”.
Этот не такой податливый. Клавишник Флака (произносится Фла-ка), который несколько минут назад беззаботно листал номер “Керранга”, с готовностью улыбался и болтал, теперь, при включенном микрофоне - весь на страже, руки скрещены, напомаженные губы поджаты. Прямо недоверчивый ученый. Он играет роль? Он держит паузу, глядя на крутящуюся пленку. Хитро: он надеется, что она кончится.
Это “Reise”, это путешествие... это ведь путешествие Раммштайн за прошедшие три года? Побег, который вам удалось осуществить?
“Это было путешествием во времени... на самом деле – нет”.
Но Раммштайн же изменился для всех вас?
Пожимает плечами. Набирает воздуха. Чтобы... согласиться? Оттого, что раздражен? Молчит. Потом:
“Нам больше не нужно стараться делать все сразу. Когда ты молодой, тебе кажется, что ты должен сказать все что можешь в кратчайший промежуток времени. Потом начинаешь понимать, что это не нужно”.
Вот она, лазейка для меня.
Когда они сейчас все вместе, расслабленные, играющие на камеру, группа производит впечатление страннейшего набора индивидуумов, какой только можно себе представить. И тем не менее есть нечто неразделимое, истинно братское в этой компании эгоистов, книжных червей, рокеров, интеллектуалов и провокаторов.
Сейчас они согласны с Риделем, что им удалось воссоздать атмосферу “того времени”, когда они начинали. Но “Reise, Reise” свидетельствует, что то, что привело их на грань распада, в мир междоусобиц и депрессии, был их отказ двигаться назад, записать еще один “Mutter”.
“Я думаю, некоторые наши фанаты хотели бы, чтобы еще раз создали наш первый альбом”, - говорит Линдеманн. “Но если тебе этого хочется, поставь и послушай первый альбом”.
Ландерс соглашается.
“Нужно помнить, что на самом деле важно. То, что мы имеем в виду, когда говорим о том, что мы себя чувствуем, как в начале, - это что когда ты начинаешь, ты стараешься сделать все наилучшим образом, показать всем, на что ты способен. И вот ты доказал. Ты этого добился. А потом - ты борешься за совершенно другое - чтобы остаться на том же уровне успеха, чтобы не делать вещи, которых ты не хочешь делать...”
Но если члены группы боролись по-разному, то внезапное осознание того, что на самом деле важно, что важнее всяких ссор, принесло им гораздо больше, чем просто вернуть удовольствие от работы. В музыке тоже произошел прорыв.
“Тут есть две стороны”, - кивает Линдеманн. “Когда ты молод, ты полон азарта и напора, ты просто взрываешься идеями. Ты можешь вступать в серьезные сражения из-за того, что думаешь о других группах, не говоря уж о своей собственной! Но со временем напора становится меньше. С другой стороны, ты лучший... Ты больше узнал, и когда ты пишешь песню, или играешь, и ты думаешь, что уже достиг предела, ты вдруг приходишь к вещам, каких прежде никогда бы и не подумал делать.”
Деятельный Круспе-Бернштайн открыл для себя новые музыкальные горизонты, как в сольном проекте, так и в Раммштайн. Однако, сделало ли его более счастливым это открытие?
“Дело в том, что у гитаристов, особенно в нашей группе, огромное эго”, - смеется он. “По этой причине мы и выбрали эти инструменты! Поэтому мы особенно должны были учиться. Когда мы все снова собрались, я помню сидел в студии и думал, впервые за долгое время: “Дерьмо, я не знаю, что играть!” Ни один из нас не знал, что мы собираемся играть. Мы впали в своего рода ступор. Раскрепощение было исключительно важным для этого альбома, для того, как он звучит. И вдруг внезапное озарение: “Да, давайте наплюем на все! Давайте просто сделаем это, не имеет значения, если все получится странным!”
“Все странное”, на самом деле, довольно хорошее альтернативное название для парадa первоклассного гротеска в “Reise, Reise”. Тилль Линдеманн называет альбом “газетой; документом о том времени, когда мы делали это”. И если “Mein Teil” служил предупреждением того, что группа одолела своих внутренних дьяволов и готова к покорению внешнего мира, то новый сингл “Amerika” является песней, которую прежний Раммштайн никогда - ни под каким видом - не записал бы. Это один из ключевых моментов альбома - это больше, чем добрая старая насмешка (Раммштайн никогда не были столь предельно откровенными) - это признание, что группа, как любая другая европейская рок-группа, имеет странные, двойственные отношения с США.
“Американцы считают невозможным терпеть насмешки над их страной”, - улыбается Линдеманн. “Баррикады станут только выше. Среди всех людей на земле у них наименее развитое чувство юмора... Американцы должны были бы стать выше этого, но я не уверен, смогут ли они. Их культура повсеместно, но кажется они не могут разглядеть деревьев среди леса.”
Все же группа также обязана причастностью некоторых членов к музыке дядюшки Сэма.
"Когда я начинал, то был членом группы, которая играла самый настоящий американский рок-н-ролл" - говорит Круспе-Бернштайн. “И затем, когда я приехал в Америку, я понял, что для меня было бы неправильным заниматься этим! Вот, когда я заинтересовался той музыкой, что играет Раммштайн.”
И все же, для гитариста, бывшая жена которого является американкой, Соединенные Штаты оказались также местом, куда он вернулся, когда Раммштайн стали крутыми.
“Я подвергся терапии там,”- признается он. “У меня были приступы паники. Но знаете что? Я думал, что это случилось из-за группы, но это произошло из-за Нью-Йорка. Вот что ведет к смятению и панике.”
И если телевидение США предположилo, что пока что Америка не в состоянии уловить скрытой издевки в таких строчках как: “В Африку приходит Санта Клаус/А у Парижа стоит Микки Маус!”, то это, кажется, не беспокоит лириков. Потому что они ловят кайф, снова сочиняя песни.
“Теперь мы расслабились, мы смело пробуем вещи, которых никогда прежде не пробовали. Песня подобная “Америке” открывает совершенно новое измерение - это поп-песня! Это открыло для нас новую нишу с точки зрения музыки. То есть не то, чтобы мы ударились в попсу, но музыкант всегда хочет привлечь новых слушателей.”
Не только в “Америке” достигается эта уникальная двойственность.
“Mein Teil”,- говорит Линдеманн, - “это история, которую мы получили. Ведь, если бы мы сами придумали бы ту историю (скандал, попавший на первые полосы газет в 2003, гражданин Германии, Армин Майвес, искал через интернет “хорошосложенных молодых людей ... желающих быть заколытыми, приготовленными и съеденными”, затем отрезал и приготовил пенис своей жертвы, согласившейся на все доборвольно, со специями и белым вином и разделил с ним эту трапезу, а потом расчленил и съел его), то каждый сказал бы: Ох, это - Раммштайн, они преувеличивают!”
И тогда все удовольствие, что вы получаете в студии, превращается в более - шепчет это - юмористичный Раммштайн на альбоме?
“Некоторые люди говорят, что Раммштайн забавны,” - размышляет Шнайдер. “Или что в нашем творчестве много юмора. Дело в том, что мы пытаемся быть прямолинейными настолько, насколько это возможно, но иногда это заходит так далеко, что становится комичным, поворачивается своей смешной стороной. Вот, что случается, когда мы пытаемся сделать что-то очень серьезное! Мы не замечали этого прежде, но нам часто говорили об этом, и мы также оценили нашу забавную сторону. Теперь в некоторых случаях мы делаем это намеренно. Во многих наших текстах присутствует юмор...”
Он улыбается, явно смакуя ту мысль, которую собирается произнести...
“Но к сожалению, англоговорящие люди не хотят его понимать.”
Есть, как вы подозреваете, много вещей в Раммштайн, которые некоторые люди просто не воспринимают. И как вы также подозреваете, именно такой порядок вещей им нравится. Эта настойчивость быть никем кроме самих себя, сбивает ли с толку это людей или нет, является частью того, что поддерживает заинтересованность в них. Что им нравится? Им нравится Раммштайн. Как бы они назвали жанр, которому принадлежат? А-ля Раммштайн.
Hеотьемлемая загадка таится за каждым их строгим выражением лица на этих фотографиях; за каждым архивном семпле “Moskau”; за каждым их поразительным видеоклипом, за их - в прямом смысле - зажигательных концертах. Они - это они. И их исключительное внутреннее единство - вот, что теперь удерживает вместе эту уникальную группу. Пауль называет это браком: “Только это брак между шестью людьми. Что собственно облегчает дело... Когда вы спорите, то вокруг не только безмолвие. Кто-то всегда может вступиться и помочь”.
“Нас шестеро, так что мы много разговариваем,”- говорит Линдеманн. "Иногда это напоминает мужской монастырь. Все можно высказать, и главное высказать то, что у вас на уме - прервать растущее безмолвие - даже если это выльется в настоящее столкновение, драку. Я имею в виду, что часто слышу истории о великобританских группах, где братья покалачивают друг друга каждый день, и я понимаю это. Но...”
Его отвлекает Флаке Лоренц, который спотыкаясь, освобождается от женских колготок, но его волосы все еще собраны в аккуратный пучок. Лоренц смотрит на Линдеманна.
“Да, ладно тебе. Tы даже ударить никого не сможешь в таком виде!”
Раздается, сотрясающий все вокруг, смех - спонтанный, демонстирующий любовь, великодушный и непринужденный. В конце концов, это ведь Раммштайн.
Ферш для Rammstein
Кто подпевает немцам в песне "Moskau"?
На новом альбоме Rammstein "Reise, Reise" среди прочих есть песня "Moskau". Немцы написали "песню о самом прекрасном городе в мире" с припевом на русском языке: "Moskau, Раз - Два - Три, Moskau - Посмотри / Пионеры там и тут песни Ленину поют". Предполагалось, что в этой песне споют "Тату", но условия, предложенные Rammstein, их не устроили, после чего был устроен тендер среди русско-яэычных девичьих групп. В нем.
в том числе, участвовала группа "Рефлекс", но победу одержала некая Виктория Ферш. По словам живущего в Дортмунде продюсера Виктории Александра Кнауэра, Rammstein выбрали ее сами. "Мы договорились об условиях и прямо из Берлина полетели в Стокгольм, где происходила запись. На следующий день поехали в студию, где был весь Rammstein, кроме вокалиста Тиля, познакомились и начали работать. Они показали нам песню и сказали, что хотели бы вставить в нее русский текст. Гитарист Rammstein Пауль немного говорит по-русски, и он уже что-то набросал. Но там были серьезные проблемы с падежами. Мы текст поправили, и Виктория его спела. Все записали за два дня. Rammstein - хорошие, скромные ребята. Мы ходили с ними в ресторан, обедали вместе. Очень добродушные ребята оказались".
Виктории Ферш 26 лет, она родилась в Таллине и с 15 лет живет в Германии. В ее репертуаре изначально были песни "Самый-самьй" и "Со льдом", которые теперь исполняют " Тутси" и Юля Михальчик из "Фабрики звезд 3".
Павел Гриншпун
Rolling Stone - Russia
№ 5, 2004
